Пермь в столыпинском галстуке. Часть 17: Гнилая горячка

Скорбная весть облетела всё образованное пермское общество в начале 1909 года, 3-го февраля не стало старшего врача Александровской больницы Василия Михайловича Виноградова, проработавшего в ней 16 лет и начавшего свою карьеру с должности ординатора. Вклад его в развитие медицины в городе был так велик, что земское собрание на 43-й (чрезвычайной) сессии решило установить ему бюст у главного корпуса больницы СправкаВ итоге из-за отсутствия посмертной маски пришлось ограничиться большим портретом, размещённым в ординаторской комнате главного корпуса. Спасая своих больных, Виноградов заразился сыпным тифом и умер.

Гнилая горячка (так тиф называли в народе), как и другие заразные болезни, была не редким гостем в домах российских подданных. В начале XX века империя прочно удерживала первое место в Европе по смертности от таких опасных инфекционных заболеваний, как оспа, корь, скарлатина, дифтерия, коклюш и сыпной тиф. Ситуация с оказанием медицинской помощи населению с высоты сегодняшнего дня выглядела чудовищно: на каждые 10 тысяч человек в России приходился 1 врач и 2 фельдшера *СПРАВКА В настоящее время на то же число жителей в РФ приходится 47 врачей, не считая фельдшеров и другого медицинского персонала. К этому надо прибавить низкий уровень гигиены и плохое питание большинства народа.

В последние три десятилетия существования империи сыпным тифом в России ежегодно болело более 100 тысяч человек. В этот период особенно выделялись две эпидемии — 1891-92 и 1908-09 годов. Первая из них протекала на фоне так называемого Царь-голода, вызванного неурожаем. Пика заболеваемость достигла в 1892 году, когда сыпным тифом, по данным лечебных учреждений, заразилось более 184 тысяч человек.

Следующая крупная эпидемия лишь немногим уступала предыдущей: в период её пика, в 1909 году, гнилой горячкой болело более 180 тысяч человек, а накануне её начала, в 1907 году, тоже был голод. Важно отметить, что все эти цифры относятся только к зарегистрированным медиками больным, огромное число заболевших в сельской местности к врачам не обращалось в силу их удалённости или полного отсутствия.

Долгое время основной проблемой в борьбе с сыпным тифом была неясность причин, вызывавших его. Только в 1909 году французский бактериолог Шарль Николь доказал, что основным переносчиком возбудителя этого заболевания от человека к человеку является платяная вошь, за что был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1928 году. Но, несмотря на это, успешно лечить тиф медики научились только с началом широкого применения антибиотиков — в 1940-е годы. Таким образом, в 1908 году, когда вспыхнула эпидемия, пермские врачи не обладали и не могли обладать ни достаточными знаниями о причинах возникновения этой болезни, ни эффективными средствами для её лечения. Тем не менее, они мужественно выполняли свой долг, всемерно помогая своим пациентам выздороветь.

Первый случай тифа был зафиксирован 2 ноября в пермской губернской тюрьме в женских камерах, дальше заболеваемость начала расти как снежный ком, смертность превышала 10 % от числа заболевших. Основными методами борьбы с эпидемией тогда были изоляция больных, дезинфекция помещений и одежды, усиление гигиенических мер, а также подавление отдельных симптомов болезни с целью облегчить состояние пациента. Параллельно с началом эпидемии в тюрьме появились первые заболевшие и в самом городе. Очагами заразы в Перми были несколько домов, неблагополучных в санитарно-гигиеническом отношении, в одном из которых располагалась несанкционированная ночлежка для бездомных. Помимо гражданских лиц, болели и солдаты пермского гарнизона, прежде всего, чины конвойной команды, по долгу службы контактировавшие с заключёнными.

Власти, обеспокоенные начавшейся эпидемией, поспешили принять меры к локализации её очагов в губернской столице. Уже 20 ноября состоялось особое совещание, предусмотренное для таких случаев циркуляром главного тюремного управления, на котором решались вопросы борьбы с тифом в губернской тюрьме — основном пункте локализации инфекции в городе. Главной мерой противодействия распространению эпидемии была признана дезинфекция помещений и одежды. Для обеззараживания вещей планировалось приспособить под дезинфекционную камеру цейхгауз (склад) в подвальном помещении губернской тюрьмы. Основным средством обеззараживания в то время был формалин. Существовало немало приспособлений для рассеивания его паров, но ни одного из них в тот момент в тюрьме не было. Наиболее распространены из таких средств были аппарат Лингнера, расходовавший жидкий формалин, и лампы «Эскулап», использовавшие так называемые формалиновые лепёшки. Последнее приспособление и было решено выписать из Екатеринбурга для установки в тюремном цейхгаузе. Кроме этого, было признано необходимым выделить значительные средства на починку старого и закупку нового белья для заключённых.

Помимо отсутствия средств дезинфекции, существовала ещё одна серьёзная проблема — высокая скученность заключённых. Тюремный врач уже 13 ноября написал начальнику губернской тюрьмы о том, что вследствие крайнего переполнения камер невозможно будет выделить отдельное помещение для изоляции больных. В тюремной больнице имелась специальная палата для заразных, но в силу большого потока пересылаемых по этапу арестантов, больница, помимо основной своей функции, фактически использовалась как ещё одно место заключения. Чтобы снизить численность пересыльных арестантов в тюрьме, власти обратились с просьбой к тюремному ведомству об устройстве безостановочного транзита осуждённых через губернскую столицу. Ставился вопрос и о размещении избыточных заключённых в других тюрьмах губернии, и для этого даже предпринимались определённые меры. Так во вторую пермскую тюрьму, которую нередко использовали для разгрузки первой, в январе перевели 50 заключённых, хотя там в декабре так же был обнаружен тиф. В результате в январе 1909 года в некоторых камерах исправительного арестантского отделения болело по 14-16 человек.

Единственным решением, соответствовавшим закону, в итоге оказался перевод тюремных и гарнизонных больных в Александровскую больницу, в которой лечился весь город. Её амбулатория, через которую шёл поток тифозных больных, как из города, так и из тюрем, оказалась почти парализованной, что вызывало робкие, но постоянные протесты земской губернской управы, которой принадлежало медучреждение. При больнице имелись бараки для заразных больных, куда и помещались так называемые «тифозники». Были предусмотрены места изоляции и в некоторых городских домах. Весь медперсонал в городе — как в тюрьмах, так и в губернской больнице — работал без всякого преувеличения героически, свидетельством чему является уже упоминавшаяся смерть доктора Виноградова.

По мнению пермских врачей, очаги инфекции в городе, тюрьмах и гарнизоне были изолированы и, скорее всего, возникли независимо друг от друга. Основная эпидемическая нагрузка легла на места заключения. По состоянию на 21 февраля 1909 года в губернской тюрьме заболело сыпным тифом 49 человек, из которых умерло 5. В дальнейшем был зафиксирован ряд новых случаев заражения (заболел, в частности, один из фельдшеров), и в течение последующих полутора месяцев скончались ещё 4 заключённых. Ситуация в пермском исправительном арестантском отделении была немногим лучше, к 22 февраля там было установлено 38 случаев заболевания (в числе «тифозников» был и один надзиратель), 4 человека умерло.

Пика заболеваемость тифом в Перми достигла в январе 1909 года, и к весне эпидемия постепенно начала спадать. К середине апреля число заболевших упало до нескольких человек, и руководство губернской тюрьмы посчитало борьбу с тифом завершённой, разрешив отменённые в связи с карантином свидания заключённых с родственниками. В течение года имели место ещё два случая появления тифозных больных, но оба они были зафиксированы у вновь прибывших из других губерний арестантов, которые немедленно подвергались изоляции.

Однако эпидемия не ограничивалась столицей губернии. Особенно тяжёлая ситуация сложилась в отдалённом Верхотурском уезде. Эпидемия свирепствовала и в небольшой Верхотурской тюрьме, и в Нижней Туре, с её исправительным арестантскими отделением, в котором заболеваемость приняла опасные масштабы.

Отдельные случаи лихорадки, похожей на тиф, были выявлены в Николаевском исправительном арестантском отделении ещё в августе 1908 года, однако первый официально установленный больной сыпным тифом был зарегистрирован только 24 декабря — им оказался один из чинов Нижнетурьинской конвойной команды. За месяц до этого в тюрьме началась эпидемия гриппа или инфлюэнцы, как тогда говорили, две эпидемии наложились одна на другую. В период с августа 1908 года по 4 февраля 1909 года, когда в исправительных ротах уже находился с проверкой губернский тюремный инспектор Василий Блохин, неустановленной лихорадкой болело 14 человек, из которых 1 умер, а 13 выздоровели; гриппом переболело 74 человека, из них пятеро умерли; шестеро заразились брюшным тифом — всех, к счастью, удалось спасти; хуже всего ситуация была с сыпным тифом, на момент инспекции заболело уже 195 человек, из которых 28 умерло и 87 к приезду инспектора продолжали болеть. К лету от тифа умерло ещё 23 человека. Таким образом, смертность от тифа здесь превышала пермскую и составляла более 14 % от числа заразившихся.

Как следует из письма губернатора А. Болотова в главное тюремное управление, к началу 1909 года в Николаевских ротах было 1128 заключённых, из которых 785 находились непосредственно в тюрьме (при норме несколько менее 700) и ещё 343 на приисках и других внешних работах. По меркам того времени, когда переполнение тюрем в два раза от норматива и выше было заурядным явлением, чрезмерной тесноты в отделении не было. Тем не менее, заболеваемость росла с каждым днём. Болели и умирали все: политические и уголовные арестанты, надзиратели, помощники начальника, чины конвойной команды, наконец, сами медики — врач и фельдшеры. Сильно способствовало ухудшению обстановки то трагическое обстоятельство, что единственный на всю Нижнюю Туру доктор, который по совместительству был и тюремным врачом, заболел одним из первых — уже спустя неделю после начала эпидемии и вскоре умер. Квалификация оставшихся на ногах фельдшеров была низкой, а больных так много, что справиться с нарастающей эпидемией они не могли.

Руководство тюрьмы особенно беспокоило то, что один за другим выбывали из строя сами сотрудники отделения, прежде всего надзиратели, причём одним из первых умер от гнилой горячки старший надзиратель. Контролировать здоровых заключённых и обеспечивать функционирование тюрьмы становилось всё труднее и труднее. Каторжные, по требованиям режима постоянно находившиеся в кандалах, лежали на больничных койках прямо в них, пока по просьбе медперсонала в середине января не было получено разрешение снимать оковы на время болезни.

Власти не бездействовали: из Екатеринбурга были заказаны аппараты Лингнера и жидкий формалин, вместо умершего врача, кандидатов на место которого, несмотря на неплохой оклад и солидные надбавки, никак не находилось, для осмотра больных в отделении был временно командирован врач из Верхотурья, кроме того, по просьбе губернатора, два раза в неделю отделение посещал и врач с приисков одной из частных платиновых компаний. Однако этого было недостаточно, т. к. без постоянного специалиста с высшим образованием основная тяжесть работы ложилась на фельдшеров, один из которых решил уволиться (как и некоторые надзиратели, испугавшиеся эпидемии), а другой, по признанию начальника отделения, был алкоголиком. Между тем на период эпидемии требовалось не два, а гораздо больше фельдшеров, и один из них должен был постоянно находиться при тифозных больных. Власти готовы были временно нанять фельдшеров за оклад в 50 рублей в месяц (месячное жалование мастера на Пермских пушечных заводах), не считая возможных надбавок. Однако ситуация здесь была такая же, как и с врачами — подвергать свою жизнь опасности никто не торопился. Наступивший февраль принёс новые трагические известия: один из фельдшеров, тот, что хотел уволиться, умер, а Верхотурский врач заболел.

В конце концов, одного дополнительного фельдшера нанять всё-таки получилось, и постепенно, с большим трудом ситуацию удалось переломить, месяц за месяцем сокращая число больных. Лишь 14 июня 1909 года во внутренних документах Николаевских рот в последний раз за период эпидемии были упомянуты двое больных.

Волна заболеваний сыпным тифом 1908-09 годов, прокатившаяся по стране, сказалась на всей пенитенциарной системе империи, в 1908 году в тюрьмах России им заболело больше 15 тысяч человек, а в 1909 году больше 20 тысяч. Это была не первая и не последняя волна. Весна 1909 года принесла новую напасть. На повестку дня встал вопрос борьбы с не менее опасной заразой — холерой, эпидемия которой продлилась в Пермской губернии почти до конца 1910 года...

Эпидемия гнилой горячки имела и определённое политическое значение. В 1908 году в Пермской и Вятской губерниях прошла серия судов над лесными братьями, которая должна была завершиться главным процессом с почти шестью десятками подсудимых. В декабре уже был готов обвинительный акт, но тиф спутал все карты. Первоначально планировалось, что местом проведения судебных заседаний по этому делу станет Пермь, затем было решено перенести всё в Нижнюю Туру и проводить слушания там, на территории Николаевского исправительного отделения, где к тому моменту уже содержалось немало лбовцев. Однако эпидемия, длившаяся более полугода, заставила перенести суд не только в пространстве, но и во времени. Вместо декабря 1908 года, он состоялся лишь в июне 1909-го.

Продолжение следует.