«Библиотека является роскошью»: интервью с Борисом Куприяновым

Мне бы хотелось поговорить с вами не как с одним из создателей «Фаланстера» или «Горького», а как с человеком, который несколько лет подряд занимался развитием и обновлением московских библиотек. Нам, команде Центра городской культуры, сейчас очень интересны проекты, которые направлены на местные сообщества, в Перми подобного очень не хватает.

— Когда в 2012 году [руководитель департамента культуры Москвы] Сергей Капков и [его советница] Наташа Фишман привлекли меня к библиотечной теме, мне это казалось интересным экспериментом. Я интересовался библиотеками, я обращал внимание на то, что с ними происходит за границей, но при этом я не очень понимал, с чем сталкивался. Мы с моим другом архитектором Александром Свердловым и коллегой Максимом Фетисовым стали изучать библиотеки и поняли, что их потенциал совершенно не используется. При этом и шесть лет назад, и сейчас я могу констатировать, что библиотеки в высшей степени актуальны: я с каждым днём всё яснее понимал, настолько актуальна эта институция и насколько не полностью она при этом используется. Сейчас мне сложно говорить о библиотеках, потому что я уже четыре года ими не занимаюсь. Я уже не являюсь профессионалом — я слежу за ними только как горожанин-пользователь. И говорить о них могу скорее с позиций такого беспечного наблюдателя.

Позиция беспечного фланера — это как раз то, что нужно, на самом деле.

— Начну с того, что мы не добились тех целей, которых должны были добиться: мы не изменили все московские библиотеки. И, что самое главное, мы не сделали ряд других очень важных вещей. Мы не создали большую городскую библиотеку, которая, несмотря на большое количество фундаментальных библиотек, очень нужна в городе. Но зато мы сдвинули систему с мёртвой точки. Другое дело, что при этом, наверное, не удалось пройти точку невозврата, как это удалось с московскими парками.

Это вы в первую очередь про «Парк Горького»? А почему получилось у них и почему вы сравниваете эти опыты?

— Парки начали развиваться чуть раньше, чем библиотеки, и Сергей Капков точку невозврата прошёл: сейчас в Москве невозможно построить и использовать парки так же, как это было до Капкова. В Москве с 90-х ходила шутка о пассивном каннибализме москвичей, покупающих «шашлык-машлык» в Парке Культуры. Я помню, что в то время было много шуток о том, что это такие «парки для хипстеров». Так вот, ничего подобного: я беседовал, волею судеб, с алкоголиками, проживающими в Сокольниках, и один из них мне сказал, что Капкова убрали, корректно выражаясь, сионисты, потому что он делает много хорошего для русских людей. Ну понятно, у нас же всё плохое делают евреи, русские-то своих не обижают. И ещё сказал, что они с друзьями даже перестали бухать в парке, а вместо этого ходят туда гулять. В общем, обновлённые парки отдыха оказались по-настоящему востребованными. А вот с библиотеками эту черту мы не перешли. Но,тем не менее, мы добились результатов, которые уже нельзя уничтожить. И реакция на эти результаты говорит о том, что Виктор Вахштайн, Виктор ВахштайнИзвестный российский учёный: кандидат социологических наук, профессор, редактор журнала «Социология власти». Наталья Фишман и другие люди из команды Капкова (может, и я чуть) — предъявили некий новый язык, на котором городская власть может разговаривать с горожанами.

Что это за язык, о котором вы говорите?

— До Капкова никто не говорил о том, что власть может обращаться к городским сообществам. Никто вообще не говорил о локальных сообществах. Говорили о «населении», а о том, что есть разные люди со своими интересами, на Тверской 13 Тверская, 13Здание мэрии Москвы даже помыслить было невозможно. Причём, если вы посмотрите на ситуацию сейчас, то увидите, что слова «городское сообщество», «общественное пространство» употребляются к месту и не к месту.

Я, по стечению обстоятельств, месяц назад в Москве слушал лекцию Вахштайна, так вот он разносит понятие «сообщество» в пух и прах.

— Мы с ним обсуждали этот момент. Сообщество-то в Москве почти не сложилось, Виктор протестует против виртуальной фигуры речи — «городское/местное сообщество» Сейчас человек, который говорит о городском сообществе, выдаёт в себе властный дискурс. Но ещё восемь лет назад это было совсем не так. Люди, которые говорили на этом языке, разделяли эти ценности, надежу на возникновение сообществ, и понимали, для чего и почему это говорится.

Возвращаясь к первому вопросу — всё-таки были и позитивные итоги этой библиотечной истории?

— Мы сделали несколько библиотек, которые до сих пор очень посещаемы и любимы москвичами. Библиотека Достоевского в определённый период была самой посещаемой библиотекой Европы (в расчете на квадратные метры). Кроме того, мы смогли привить несколько важных идей. Во-первых, в библиотеке не должно быть отдельного закрытого фонда, она должна быть открыта максимально. Сейчас это общее место, все это понимают и это не нужно доказывать. А разделение на читальный зал и абонемент является искусственным, консервативным и просто бессмысленным — при наличии в библиотеке компьютера, во всяком случае. Хотя ещё семь лет назад разделение на читальный зал и абонемент понятно почему поддерживалось: когда человек заходил в библиотеку, он раздваивался. Ставили одну палочку за посещение читального зала и одну на посещение абонемента. А теперь один человек и есть один человек. Теперь я вижу, как в России многие регионы изменяют свои библиотеки и начинают ими по-настоящему пользоваться. Люди понимают, что это не выкинутые на ветер деньги, а важнейшие инвестиции в культуру города. Были и другие изменения, носящие как технический, так и ментальный характер. Пожалуй, самое важное было объяснить библиотекарям, что они должны работать не только для тех, кто уже в библиотеку ходит, но и для тех, кто не ходит. Развивать библиотеку как центр района, работать для людей, для всех, кто сюда зашел.

Мы видим, как поменялись библиотеки во Владивостоке. Мы видим, как поменялись библиотеки в Красноярском крае. От Таймыра до Минусинска было изменено порядка 15 библиотек, они стали нужны. Я вижу, как меняются библиотеки в Татарстане. В этом был хоть маленький, но и наш вклад: мы показали, что сделать библиотеки востребованными и нужными даже в больших городах, где «культурное предложение» высоко, если не избыточно, возможно. В Петербурге проходит эксперимент с библиотеками, который я не всегда разделяю, но должен признать, что там применяются интересные решения. Я вижу, что многие реформаторы библиотек из России и Украины учитывают наш опыт.

В Перми, кстати, в последнюю неделю много говорят на тему утраченного и сохранившегося — из-за статьи в «Коммерсанте», которая была посвящена итогам и следам «Культурной революции». Вы там — один из собеседников, а один из главных выводов статьи — в том, что на смену культурным проектам в регионах приходят урбанистические. В Москве, как я понимаю, этот процесс прошёл раньше. Насколько, по-вашему, это верно?

— Разговор об урбанистике я начну с того, что перед вами сидит не кто-нибудь, а официально признанный основатель урбанистической церкви отец Убран. Более того, идея урбанистической церкви родилась непосредственно у вас, на Пермской земле, когда [основатели книжного магазина «Пиотровский"] Михаил Мальцев и Денис Корнеевский на очередной юбилей „Пиотровского“ пригласили меня в Пермь и предложили поехать на Усьву. Был прекрасный январский день, мы заехали в магазин „Метро“, купили там мяса для шашлыков и разной еды и напитков, поехали в усьвинскую гостиницу. Решили ночью попариться в бане, а утром вернуться обратно. Первое, на что обращаешь внимание при въезде в Усьву — кафе, в котором можно выпить чаю или водки и съесть суп. Это кафе называется „Стрелка“, что уже отсылает нас к урбанистической теме. Мы заселились в гостиницу, а утром выяснилось, что ночью было минус 39 градусов, и машина Дениса просто перестала заводиться. Надо было вызывать эвакуатор, но в Усьве плохо со связью, и, чтобы позвонить, пришлось перейти через дорогу, взойти на горку и забраться на колокольню. Так слово „звонить“ заиграло новыми красками. Мы довольно скоро поняли, что такими темпами мы до весны никуда не уедем, поэтому надо как-то обживаться. И решили создать урбанистическую церковь и выдавать поощрительные талончики за добрые дела вроде благоустройства или уборки улиц. И посвятить всех жителей Усьвы в новую религию. Вот тогда меня отцом Урбаном и избрали.

А что касается Перми, то ещё до культурного здесь был другой очень значимый проект — это мастер-план города. Это был действительно уникальный урбанистический проект. Пермская история могла пойти по другому, более комплексному пути изменений, и это было бы даже интереснее, потому что тогда, в конце нулевых, в России об урбанизме и об устройстве городов никто ещё не думал. Я думаю, что губернатор в своё время просто не понял потенциала этого изменения, а кроме того,»культурная революция», связанная, если говорить прямо, в большей степени не с культурной, а с изобразительным искусством, показалась ему интереснее, быстрее и дешевле. А так — если бы вы стали реализовывать мастер-план, то сейчас город был бы абсолютно другим — и, более того, вся российская урбанистическая повестка выглядела бы иначе.

Про этот мастер-план сейчас вспоминают всё чаще — например, потому, что там много внимания уделялось развитию долин малых рек.

— В Москве у меня постоянно просят, чтоб я нашёл этот мастер-план и дал его посмотреть разным людям, которые занимаются урбанистическими проектами. Потому что проекта такого качества не было нигде. Что же до опыта Марата Гельмана, то его опыт в Перми был первым, он делал вещи, связанные с музеем, визуальные вещи и фестивали. При нём мои пермские коллеги сделали отличные книжные фестивали, например. Но тема библиотек в «культурном проекте» была не затронута, тема музыкальных школ и школ искусств была не затронута, дома культуры тоже были не затронуты. А это очень важно. Инфраструктуры, к сожалению, не осталось. Ну и кроме того — какие мероприятия проекта проходили в Закамске? Или, скажем, на Висиме?

Ну, на Висим в принципе очень трудно добраться. Как, впрочем, и в Закамск.

— Вот именно поэтому проект и должен был затронуть в первую очередь Висим и Закамск! Людям трудно добираться оттуда до центра города. И их эти изменения не касались. Там, может, и слышали что-то про Речной вокзал, но ходили в него в основном жители центра. Или взять Мотовилиху. В Мотовилихе стоит уникальный памятник всемирного, на мой взгляд, значения — идеологического и культурного. Мемориал 1905 года, Паровой Молот. Этот монумент уникален, потому что иконография серпа и молота в то время, когда он создавался, уже была, а вот замена обычного молота на паровой в этом смысле удивительна. Кроме того, это потрясающе красивое место. И то, что оно до сих пор не стало одной из визитных карточек Перми, очень странно. А ведь Мотовилиха — это не Закамск, это гораздо ближе. А уж то, что закрыли пивную на выходе с завода — это вообще нельзя оправдать. Пивная у заводаНезадолго до приезда в Пермь Борис узнал о закрытии пивной-шашлычной по адресу 1905 года, 31а. Эта пивная находилась на пути с проходных Мотовилихинских заводов и, несмотря на внешнюю невзрачность, была своего рода культовым местом Потому что это тотально отдаляет людей от Европы. Эта пивная была самым европейским местом в Перми, потому что именно таков нормальный европейский паб. Пусть он выглядел не так, как в Европе, но он выполнял именно такую функцию. Мужики, получив зарплату на Мотовиихинском заводе, приходили туда и выпивали по кружке пива. В конце концов, Европа — это там, где удобно и функционально.

В районе площади 1905 года вообще адекватных пивных и рюмочных не осталось, меня это ещё в прошлом году удивило.

— Это вообще возмутительно. Я помню, как возил в это место Вахштайна и Фишман, и как мы заходили в эту пивную. На мне были ослепительно красные штаны, и вообще все мы выглядели довольно экстравагантно. А вокруг были люди в кожаных куртках и пыжиковых шапках, и не было никакой агрессии по отношению к нам. Это было уникальное место. Я думаю, уничтожение таких вещей — это неконструктивная, бессмысленная и в конечном счёте антицивилизационная история.

Я не успел выяснить ещё один момент про библиотеки. После того, как вы перестали заниматься этой темой в качестве бюджетного служащего, вы дали «Медузе» интервью, в котором высказались в том духе, что просто так библиотекам от вас не отделаться и что вы продолжите работать с этой темой на общественных началах. Было ли у этой истории какое-то продолжение?

— В тот момент во мне, конечно, говорило расстройство и эмоции. Сейчас для меня вся библиотечная история свелась к наблюдениям и к консультированию. Меня часто спрашивают об этом, и я советую, делюсь своим опытом. После моего ухода политика сильно изменилась, и я допускаю, что сейчас на развитие библиотечного дела могут быть совсем другие взгляды, а наш взгляд не был единственно верным. Но пока я не вижу принципиально новых интересных проектов, которые были бы отличны от того, что мы сформулировали. Я слышал, что библиотека Некрасова наконец выпустит регламент о том, какой должна быть библиотека. Это очень важно, потому что требования к свету, воздуху, освещённости рабочих мест, оснащённости читательских мест — всё это должно быть проговорено и просчитано. А то сейчас есть совершенно адовые истории — например, когда в читальных залах стоят маленькие фонарики или ужасные светильники в потолке «Армстронг». Или плиточный пол: хотя понятно, что плитка — это, во-первых, казённо, а во-вторых, создаёт шум. Пол в библиотеке должен быть только деревянным. И это нормально, потому что библиотека является роскошью. Вот на чём я настаиваю и всем объясняю. Мало кто может позволить себе иметь дома коллекцию даже из двадцати тысяч книг. А библиотека предоставляет эту роскошь, и совершенно не обязательно помещать её в чёрт знает какие условия, в непотребное, тёмное, некрасивое, душное помещение с закрытыми окнами. Кстати, одно из наших достижений заключалось в том, что мы открыли у библиотек окна, сняли шторы. Чтобы человек, идущий по улице, увидел библиотеку. Знаете, с какими аргументами «против» мы столкнулись? Нам говорили, что к таким окнам будут подходить эксгибиционисты.

Оригинально, так сходу и не придумаешь.

— А в библиотеках начитанные люди, с фантазией. Но, когда мы открыли окна, мы добились молниеносного увеличения количества посещений на 15 %. Когда мы повестили вывески, народу тоже прибавилось. У нас была огромная вывеска «Библиотека» на Ленинском проспекте 127, её почему-то заменили на маленькую. Это была прекрасная находка, и, конечно, обидно, что так произошло.

Важно понимать, что библиотеки дёшевы и максимально приближены к человеку. В Москве 440 библиотек, и при этом нет ни одного места, где до библиотеки было бы идти дольше десяти минут. С советского времени действуют жёсткие правила их расположения в городе. Это даёт небывалые возможности для тех, кто хочет заниматься городской культурой и городом. Уже есть места, где может собираться локальное сообщество: надо только их открыть и сказать: «Это ваше, ребята, пользуйтесь». Это именно их пространство за их налоги, у библиотеки нет хозяина, есть только куратор, «местоблюститель». Я постоянно боролся с привычкой библиотекарей говорить «Моя библиотека». Это не его библиотека, это библиотека его читателей.