«Может, ещё получится что-то... Хотя бы остаток жизни нормально пожить». За социальной чертой: часть вторая

— Специально три дня не мылся и пил, чтобы за «своего» приняли, — объяснил.

— Мог бы мыться. К нам иногда чистых привозят, — пробурчал Вадик, смутившись.

Я был в этом реабилитационном центре зимой. Обратился как человек, якобы «попавший в трудную жизненную ситуацию», когда писал репортаж о жизни ребцентров изнутри. Помощники откликнулись живо, забрали в тот же день. Сутки провёл в Перми, потом увезли в Уфу, где я несколько дней прожил с другими обитателями так называемого «божьего дома» (репортаж об этом интернет-журнал «Звезда» публиковал в апреле).

Вернувшись домой, стал искать ответы на вопросы о том, как устроена система помощи, реабилитации и «реабилитации», откуда берутся люди, нуждающиеся в помощи и в такой ли помощи они нуждаются. Пообщался с руководством государственного центра социальной реабилитации, руководителем сети негосударственных реабилитационных центров, волонтёрами. Поговорил с другими бездомными. А в ребцентр пришёл вновь, чтобы взять телефон их «главного по Перми» — хотел пообщаться официально. Контакт Вадик дал без проблем. Я извинился за спектакль. «Да ничего», — заулыбался старший по дому.

Кто они и откуда

Всех людей «в трудной жизненной ситуации» объединяет то, что они остались без жилья, без денег, никому не нужны и ведут асоциальный образ жизни, считает директор Центра социальной адаптации в Перми Евгений Омутных. Так живут примерно 5 % населения любой страны, говорит его заместитель Людмила Полякова. Почти все они страдают алкоголизмом. Их можно условно разделить на три основные группы.

Бывшие заключённые. Во время отбывания срока утрачиваются социальные связи и навыки. «Чем больший срок он провёл в заключении, тем сложнее ему адаптироваться в обществе», — подтверждает Людмила Полякова. Многим освободившимся попросту некуда идти. Нет семьи, жилья, утрачены связи с родственниками. Если срок был долгим, человек отвыкает жить самостоятельно, заботиться об элементарных вещах — еде, одежде, крыше над головой.

Люди из 90-х. Те, что были в то время людьми среднего возраста. Многие из них сегодня входят и в категорию «бывшие заключённые». Они начали злоупотреблять спиртным именно тогда, во время глобальных реформ и не менее глобального кризиса, не смогли вовремя приспособиться к новым реалиям, «прогорели», были обмануты более предприимчивыми соотечественниками и т. д. Тем из них, кто ещё жив, сегодня по 50-60 лет.

Бывшие воспитанники детских домов. Социальное иждивенчество, инфантильность — это то, с чем многие вышли из детдома по достижении совершеннолетия. Они также нередко входят в категорию бывших сидельцев. «Они очень привязчивые. Им очень важна психологическая поддержка. Я разговариваю, ему 45 лет, а он говорит, что он ребёнок-сирота, — рассказывает Людмила Полякова. — „В этом возрасте многие из нас уже дети-сироты, давай что-то делать“. Ему 45 лет, а он рад бы, чтобы я его тут же усыновила». «Они сложные, но интересные. Они очень своеобразные. С ними интересно работать и видеть результаты», — добавляет Омутных.

Это не всё. Есть ещё жертвы чёрных риэлторов, одинокие инвалиды, старики и просто так спившиеся люди. Может показаться, что среди «неблагополучных» мало женщин, однако Анна Зуева, руководитель благотворительной организации «Территория семьи» (работает преимущественно с семьями, беременными или женщинами с несовершеннолетними детьми — прим.ред.) говорит, что женщины в «кризисной ситуации» — явление нередкое, просто в этих историях, как правило, три героя — мать, ребёнок и отец, вне зависимости от их взаимоотношений или их отсутствия. Поэтому это отдельная сложная тема, и здесь не про них.

Рехабы: еда, крыша над головой, кровать, работа и молитвы

Объявления реабилитационных центров, они же — рехабы, развешаны по всему городу на столбах и деревьях. На них — обещания бесплатной помощи людям, оказавшимся в «трудной жизненной ситуации» из-за алкоголя, наркотиков, потери документов или отсутствия жилья. Как правило, объявления соседствуют с предложением услуг неквалифицированных рабочих — уборка снега, погрузка/разгрузка и прочее. Телефоны разные, но оформление листочков одинаковое. Ещё одно заметное сходство — у номеров телефонов последние четыре цифры часто одни и те же. Только в Перми мы насчитали не меньше десятка разных названий, которые фигурируют на объявлениях — «Твой шанс», «Путь преодоления», «Выбери жизнь», «Линия жизни», «Ника» и прочие. У некоторых есть свои сайты, где вы можете почитать об условиях пребывания в центре, посмотреть фотографии постояльцев, почитать истории успешно преодолевших невзгоды людей. Большая часть названий не принадлежит никаким юридическим лицам. Это просто названия.

Типичный рехаб — большой арендуемый дом в частном секторе на окраине города. Никаких вывесок или иных опознавательных знаков. Возможно, вы не раз проходили или проезжали мимо такого дома, в котором, никак не выделяясь, обитают несколько десятков реабилитируемых. В каждом доме есть старший и его приближённые, обычно — из «бывших». Утром и вечером реабилитанты молятся Богу, днём ходят на работу, по двое и более. Бывает, срываются и уходят в загул, на вольные хлеба — особенно после мизерной зарплаты, которую иногда выдают в некоторых рехабах.

Сергей, старший по дому в одном из реабилитационных центров, говорит, что на работу реабилитант выходит через 2-3 дня после попадания в ребцентр. Работа даётся посильная — кого-то определяют в дворники, кого-то в грузчики или в подсобные рабочие на стройке. Зарплату — 20 % от общего заработка — у них начинают платить через три месяца и только при условии, что не было «залётов». Если продержался полгода, выплата увеличивается до 50 %. Через 6-9 месяцев примерного поведения, по словам Сергея, реабилитантам помогают найти жильё, устроиться на работу официально. «Залётом» в разных домах считают разные вещи: где-то это — если получил деньги и напился, а где-то и запах табака — уже «залёт». Выдерживают единицы. Большинство живут от залёта до залёта, вновь и вновь начиная «реабилитацию» с начала.

«Им объясняешь — они вроде согласны, в подпитии. Они сюда всегда в подпитии попадают... Вот он два-три дня живёт в центре. Потом его отправляют на работу, а он пропадает. И через пару дней опять пьяный приходит», — рассказывает Сергей. Он, однако уверен — кто хочет жить нормально, тот живёт.

— Много тех, кто смог реабилитироваться, восстановиться? — спрашиваю.

— Бывают. Вот у нас сейчас мужчина устроился на работу в «Семью». Жена у него тоже работает. Некоторые берут себе часть зарплаты, а остальное сдают на хранение в сейф. Некоторые себе на одежду сами зарабатывают. Один недавно смартфон купил.

Деньги, которые зарабатывают, но почти не видят реабилитанты, идут на обеспечение жизни рехаба — арендную плату, коммунальные платежи, еду, товары первой необходимости. Раньше с питанием было проще — звонили из магазинов и предлагали забрать продукты, у которых истёк срок годности. Хлебозавод отдавал «некондицию». Сейчас это запрещено законом. Договориться, конечно, можно, но не всегда.

«Я уж думал, вы не позвоните», — с упрёком сказал Виктор, руководитель нескольких реабилитационных центров в Перми, за чьим телефоном я приходил в пермский «божий дом». Когда мы созвонились впервые, ему уже рассказали, кто я и зачем был в рехабе. Поговорить, однако, удалось лишь через месяц — каждый раз встреча срывалась из-за плохого самочувствия моего собеседника. Мы увиделись в кафе. Виктор нервничал, просил официантку сделать музыку потише, пробовал выдрать провода из колонки, которая висела над нами. Признался, что диктофон «действует ему на нервы» — пришлось разговаривать без записи.

Ребцентры сложно назвать прибыльным бизнесом, утверждает мой собеседник. У него самого — ипотека и другие кредиты. Жена работает продавщицей. За границей не бывал. «Я 16 лет не знаю, что такое отпуск и выходные. Ты думаешь, я много зарабатываю? Если бы так было, разве моя жена стояла бы целыми днями на кассе в магазине? Нет. Это служение. Это моя миссия. Выбрался сам, помогаю выбраться другим», — говорит он. Религия — важная составляющая жизни в рехабах (хотя упомянутый выше Сергей утверждает, что участвовать в ритуалах реабилитантов не принуждают: «Хочешь — молишься с нами. Не хочешь — просто стой, послушай»).

Виктор — бывший алкоголик. Отбывал срок за уголовное преступление. Не пьёт 16 лет. Женат. Детей «Бог не дал». «Видишь, каким я был», — показывает он на телефоне свою старую фотографию. На ней худой, обросший щетиной, мало похожий на упитанного Виктора человек. Когда-то он был реабилитантом, а затем стал одним из помощников руководителя в «Преображении России». В 2011 году деятельность этой благотворительной организации (четыре сотни филиалов по всей стране, тысячи реабилитантов) запретил Верховный суд. Лидер и трое помощников получили сроки за похищение людей, избиения, незаконное предпринимательство. Виктор настораживается, когда я завожу речь о «Преображении России», религии и незаконном предпринимательстве. «Ну зачем тебе это? — несколько раз спрашивает он меня за время беседы. — Скоро старший освобождается (вероятно, Андрей Чарушников, бывший руководитель „Преображения России“ — прим.авт.), зачем сейчас шум поднимать?».

По словам собеседника, после развала «Преображения», бывшие руководители его филиалов стали создавать свои организации. По большому счёту — менять вывески. Многие переписали уставы и правила, но суть осталась. Реабилитанты со стажем говорят, что условия в рехабах сейчас мягче, чем лет 10 назад — физическое насилие под запретом. Однако курить, употреблять спиртное и наркотики, покидать дом без разрешения, вступать в интимную связь не состоящим в законном браке людям в большинстве реабилитационных центров по-прежнему нельзя.

Многие бездомные проходили через бесплатные ребцентры, и многие не смогли жить по их правилам. Алексей три месяца прожил в «Нике». Говорит, кормят нормально, только работать надо, а платят немного: «Раньше две тысячи в месяц [платили]. Сейчас вроде как больше — пять тысяч. Они говорят: тебе здесь деньги-то зачем, и так всё дадут — и жрать, и одежду, и курить». Главный минус для Алексея — запрет на сожительство. У него есть любимая женщина, с которой они вместе скитаются и не собираются оформлять свои отношения официально. Говорит, что для него самое важное — жена, дети, церковь и свобода: «Нахрен мне эти центры?»

Ещё один наш собеседник — Юрий, бездомный с более чем 10-летним стажем — говорит, что пару месяцев провёл в одном из реабилитационных центров в Закамске, в съёмной четырёхкомнатной квартире. Первые две недели отдыхал, а потом стали гонять на работу. Денег не платили («Работать гоняют за тарелку супа»), кормили плохо («Каша мне их надоела. Не лезла уже»).

Руководитель дневного Центра помощи людям в беде «Территория передышки» Анна Фадеева подтверждает: досыта кормят далеко не везде. Бывает так, что человек живёт в реабилитационном центре, а ужинать приходит в «Территорию передышки». Кроме того, в рехабах не помогают восстанавливать документы — а многим это необходимо. Наконец, считает Фадеева, обращение туда попросту небезопасно: «Чаще всего люди, которые селятся в реабилитационных центрах, подписывают бумагу о том, что если что-то случится, у них нет никаких претензий, и они не будут никуда жаловаться».

От государства: еда, крыша над головой, кровать, лечение, юрист, психолог

Центр социальной адаптации (ЦСА) — единственное государственное учреждение в Пермском крае, которое помогает людям, оказавшимся на улице. Информация о наличии свободных коек обновляется на сайте Центра ежедневно, но от этого не меняется — их нет. В ЦСА везут всех, кого больше везти некуда — из больниц, из полиции, с улицы.

«Раньше многие жили в подвалах, но сейчас же все подвалы заколочены, — рассказывает Людмила Полякова. — Многие вылезают из люков, с теплотрасс. Поступают с ожогами сначала в больницы, оттуда к нам. Если человек живой и где-то объявился, его везут к нам, потому что мы — единственный такой центр в Пермском крае».

Есть здесь и «тяжёлые» — те, кто потерял здоровье и получил инвалидность. После реабилитации они попадут в дом-интернат, на постоянное жительство. Там им выделят закуток. Там тоже есть жизнь. Они даже имеют право жениться.

Привезти в ЦСА насильно не имеют права, говорит Полякова, и бывают случаи, когда человек отказывается ехать в Центр, а потом его находят мёртвым на улице. При этом не принять человека, оставить его на улице также не имеют права. Поэтому, если мест не хватает, ставят дополнительную койку — на ней «новенький» может дожидаться нормального места. В Центре всё временно.

ЦСА состоит из трёх отделений на 258 мест и палатки на четыре десятка мест. Палатка ставится на зиму неподалёку от Центрального рынка, подальше от лишних глаз, на берегу реки Данилиха.

В отделении милосердия живут те, кто уже не способен ухаживать за собой. В социальной гостинице люди могут пережить абстиненцию и остаться на время — восстанавливать документы и строить планы на будущее. В отделении ночного пребывания обитают люди, освободившиеся из мест лишения свободы. Таких здесь, по словам Евгения Омутных, 95 %.

Как рассказывает Людмила Полякова, те, кто провёл за решёткой меньше трёх лет, стараются, пробуют жить самостоятельно. Они долгое время не употребляли спиртное, наркотики, и если не возьмутся за старое, всё получится. Главное, считает наша собеседница — осознанное, вербализованное желание изменить свою жизнь. С теми, кто вышел после длительного срока — сложнее.

«Может быть, он уже трудоустроился, и жизнь налаживается, и подружка появилась — не хочет уходить [из Центра}, упирается. Ему у нас нравится, ему здесь всё понятно. Ему не нужен свой закуток. Они привык к своему койко-месту и больше ничего не хочет. Социальное иждивенчество. Они боятся от нас оторваться».

По словам Поляковой, важно понять, что человек хочет, в зависимости от этого выстраивать программу реабилитации: «Человек должен понимать, что он не просто тут проводит время, а работает над своей реабилитацией, а мы ему помогаем».

Примеры успешной реабилитации есть. Немного, но есть.

Сергей. Выглядит бодро. Не старый, с живыми глазами. Много татуировок, которые он не стесняется показывать. Говорит, они не из тех, что имеют какое-то значение в местах заключения. Сергей отсидел несколько сроков, в общей сложности — около 20 лет. Его история нетипична — после нескольких «ходок» решил, что надо радикально менять жизнь. Даже в полиции удивляются: «Мы вообще не понимаем, что с тобой происходит», — сказали ему, когда он в очередной раз пришёл отмечаться как поднадзорный.

Дмитрий — высокий, кажется не очень старый, но с заметными проблемами со здоровьем. Слегка замедленные, осторожные движения, вялая речь, внимательные глаза. Такие глаза я видел у заключённых — в одно мгновение, почти неуловимо скользнул взглядом вокруг, не оставив незамеченной ни одну деталь, и сосредоточился на своих башмаках, оставив собеседнику созерцать лишь свою «покорную» макушку.

Он живёт в социальной гостинице четыре месяца. Попал сюда из небольшого областного города, где у него когда-то была семья. Работал вахтовым методом, дома почти не бывал. Поссорился с женой.

Владимир. Ходит с трудом. Судя по лицу и рукам, жизнь его потрепала изрядно, или он сам себя трепал. Улыбается. Он — местная знаменитость. Это его сотрудница Росреестра пинками прогоняла с крыльца заведения, после чего видео инцидента попало в СМИ. В тот день Владимир был сильно пьян и самостоятельно покинуть облюбованное крыльцо не мог. Люди позвонили в ЦСА, попросили забрать. Людмила Полякова отправила на место машину с медсестрой. «Его разбудили. Предложили поехать в ЦСА, — рассказывает Людмила. — Он отказался. Я говорю медсестре — скажи ему, что поедете в гостиницу бухать (смеётся). Он согласился! Сам заполз в машину. Она повезла его „бухать“. Сюда привезла».

Похмелье у Владимира в тот день было тяжёлым. Его трясло и «колбасило». Вызвали скорую, сделали капельницу, после чего он лёг на коврик под берёзой и проспал целый день. С того самого дня, уже больше полугода, Владимир не пьёт. Говорит, что после того, как к нему так хорошо отнеслись в Центре, он не может подвести его сотрудников.

Разовая помощь: помыться, подлечиться, покушать, поспать, перекантоваться

И всё же многие бездомные предпочитают оставаться на улице, быть вольными бродягами, как они себя называют. Сколько их — можно только догадываться. Если пять процентов населения, как говорит Людмила Полякова, то только в Перми их — больше 50 тысяч человек. Несколько сотен пристроены в муниципальных приютах. Свободных мест там, как правило, нет. Точное количество негосударственных рехабов в городе неизвестно — они не любят публичности. Изучая объявления на столбах и деревьях, мы насчитали десяток различных названий, за каждым стоит по 3-5 домов или квартир, в каждом из которых могут жить по 15-30 человек. Это ещё примерно тысяча человек. Где остальные? Подвалы домов для них теперь закрыты. Остаются теплотрассы, заброшенные дома, вокзалы и прочие места, где можно укрыться от холода и непогоды.

Для них есть иные формы поддержки. Например, бесплатные обеды, которые организуют негосударственные реабилитационные центры, благотворительные и религиозные организации прямо на улице или в своих помещениях. Такие обеды — своеобразная точка первого контакта, где людям предлагают помощь, временное жильё, работу. Непосредственный контакт — единственный способ донести до этих людей информацию. Еда раздаётся в одних и тех же местах в одно и то же время, поэтому нуждающиеся заранее знают, где и в какой день они могут бесплатно поесть.

В пункте обогрева — палатке, которая является частью Центра социальной адаптации и упоминалась выше — можно переночевать. Сюда пускают в любом виде. Даже сильно пьяных, если на улице мороз. Не могут не пустить, для того и поставлена. Здесь есть печь-буржуйка и пара десятков двухъярусных кроватей. Михаил, старший по палатке, следит за порядком. Он бывший алкоголик. Говорит, что в палатке употреблять спиртное запрещено. И если не очень холодно, то сильно пьяных в палатку не пускают: «Пусть погуляет до вечера, протрезвеет, а потом приходит». По словам Михаила, бывает «неспокойно» — некоторые постояльцы напиваются и буянят, приходится вызывать полицию.

Палатка стоит с первого декабря по первое марта. Если холода затягиваются, то дольше. Сюда приходят не только бездомные, но и, например, те, кто не хочет заявляться домой пьяным. Отоспятся, благодарят и уходят.

«Наши постояльцы не обязательно алкоголики. Бывает, с семьёй поссорился, пришёл. У нас тут дворник жил. Ходил на работу, копил на жильё, — рассказывает Михаил. — Были такие, кто пожил, поработал, потом снял жильё. Приходили, благодарили. Семейные пары были. Отец с дочерью жили. Приехали из Липецка к брату, а его нет, и им деваться некуда. Пожили, поработали, уехали. Были и молодые. Парень приехал искать работу, 19 лет. Месяц у нас пожил, заработал на билет, уехал».

И всё же, основной контингент — алкоголики. Бывают и наркоманы, но редко. Здесь не делят людей на категории. Все они — просто постояльцы.

В прежние годы в пункте обогрева можно было только переночевать. Днём всех выпроваживали. Сейчас правила изменились — палатка открыта круглосуточно. Однако днём здесь народу мало, все разбредаются по своим делам. Часть перебирается в «Территорию передышки», где можно помыться, постирать одежду, постричься, получить помощь юриста, психолога и медика — здешний фельдшер может оказать первую помощь, обработать от вшей, чесотки. Говорят, это приходится делать часто, медицинская помощь требуется примерно каждому пятому. Если ситуация запущена, вызывают скорую — в месяц бывает до десятка вызовов. Есть в «Территории» и два специалиста по социальной работе. Организация тесно взаимодействует с Центром социальной адаптации.

«Наш центр — точка первого контакта человека с системой помощи в городе. Место, куда приходят разные люди — и те, кто находится в риске бездомности, и те, кто уже долгое время на улице, — объясняет директор „Территории передышки“ Анна Фадеева. — Мы оказываем помощь, но мы не говорим человеку, как ему жить и что делать. В идеале, человек сам говорит, что он хочет, что ему необходимо. Хорошо, если у него будет ощущение, что он всё сделал сам. Он не будет ценить результаты, если мы будем всё делать за него. Мы можем мотивировать, но не заставлять что-то делать».

Анна считает, что если человек жил на улице длительное время, больше двух лет, ему можно оказать только гуманитарную помощь — поддерживать жизнь и здоровье. Если человек на улице меньше двух лет, у него больше ресурсов на восстановление. Речь о здоровье, психологических (внутренних) нормах, социальных связях, желаниях. Основная проблема — жильё. Как раз с ним в «Территории» помочь не могут, а между тем, говорит Фадеева, эту проблему надо решать в первую очередь — «иначе в остальном нет смысла»:

«Жильё должно быть безопасным, неприкосновенным. Это должно быть твоё личное пространство. В большинстве европейских стран бездомный может подать заявку на пособие, которое позволит оплачивать проживание, питание. Иногда его хватает даже на какую-то одежду. У нас такого нет».

Пока мы разговариваем с Анной Фадеевой, из душа, с полотенцем на голове, выходит пожилой мужчина. Улыбка до ушей. Говорит — будто заново родился, для полного счастья осталось невесту найти. Кто-то смеётся. Во время визита в «Территорию передышки» довелось поговорить с несколькими гостями.

Алексей здесь частый гость. Щуплый, с лукавинкой в глазах. Сначала разговаривал как будто неохотно, сидя боком, но быстро разговорился. Сегодня пришёл с подругой. У неё синяки вокруг глаз, ссадины на лице, шее. Алексей, отводя глаза, говорит, что он тут ни при чём. Он уже принял душ и пребывает в благодушном настроении.

Юрий сидит в сторонке, возле шкафа с книгами. Незаметный, невыразительный. Он будто вообще находится не здесь, а коротает вечер в своей уютной квартире. Всё, что вокруг — какое-то недоразумение. Не обращает ни на что внимания. Читает «Чёрный обелиск».

Стоит только захотеть хотеть?

Все мои собеседники так или иначе высказывали одну и ту же мысль: помочь можно любому, но только если он сам этого захочет. Возникает вопрос: разве можно этого не хотеть? Можно, если такая помощь попросту не нужна. Примеры были выше. Вот ещё два интересных.

Первый обитает в подъезде пермского дома, где раньше жила моя семья. Точнее, первая. Женщина, лет 45, ютится на пожарной лестнице, которая находится в специальном «колодце» внутри дома. Днём куда-то уходит. Иногда стоит у окна между этажами. Её часто можно видеть сидящей за пустым столом на фудкорте ближайшего торгового центра. Всегда опрятная, в чистой одежде. Это удивительно, учитывая то, что она всегда носит чёрное, а на чёрном видна любая пылинка. Встретив её на улице, ни за что не догадаетесь, что она бездомная. Ни разу не видел её пьяной. В доме от неё ни запаха, ни звука. Лишь мелькает иногда, как тень. Ничем никому не мешает, совсем. Лишь некоторым соседям не нравится сам факт того, что в доме живёт бомж, и они вешают замки на пожарные выходы на своих этажах. Однажды удалось немного поговорить. Историю свою рассказывать отказалась. Спросил, почему не обращается за помощью, предложил контакты. С улыбкой поблагодарила и сказала, что ей это не надо.

Второй пример привела руководитель «Территории семьи» Анна Зуева. Прямо возле их офиса, под люком, в колодце у теплотрассы уже пять лет живёт бездомный. Ни волонтёры, ни социальные работники не могут уговорить его оставить своё жилище и изменить образ жизни. Остальным до него нет никакого дела. Однажды он завёл себе собаку. И стали было они вместе жить-поживать, ничего не наживать, но нагрянули активисты-зоозащитники. По их мнению, собака не может жить в таких условиях — это жестокое обращение с животным. Собаке необходимо изменить образ жизни.

Возможно, отобьются, и будут дальше жить-поживать вместе. Так, как им хочется. Столько, сколько получится.

***

Читайте также:

Репортаж из «божьего дома». Как журналист «под прикрытием» обратился за помощью в бесплатный реабилитационный центр для алкозависимых.

«Высыпаться хочу». Один день из жизни 80-летнего человека, которого не пускают домой.

«Человек — не машина, одним набором инструментов не починишь»: с кем и как работает «Территория передышки».

Ранее мы рассказывали о пункте обогрева для бездомных.

Историю о пермячке Наталье Логиновой и её единомышленниках, которые вяжут вещи и раздают их бездомным.